Ассимиляционный процесс в США

В литературе имеется целый ряд определений ассимиляции. В последние годы западные социологи нередко предпочитают заменять это выражение менее определенным термином «интеграция», подчеркивая при этом взаимное влияние участвующих в процессе групп и образование в результате его не одной, а нескольких культур (плюрализм). Далее будет сделана попытка, не вдаваясь в терминологический вопрос, исходить из того определения ассимиляции, которое дает В. И. Ленин в «Критических заметках по национальному вопросу». Там он характеризует вопрос об ассимиляции как вопрос «об утрате национальных особенностей, о переходе в другую нацию».

Именно так стоял вопрос для американских иммигрантов в середине XIX в., как, впрочем, и в других странах и в другое время. Переселяясь в Америку, иммигранты как бы по инерции стремились сохранить свои национальные особенности, культивировать национальные традиции. Однако американское общественное развитие зачастую влекло их в другую страну. Культивирование прежних национальных особенностей сводилось во многих случаях к попыткам их консервации, более или менее успешным в зависимости от американской обстановки. Так сохраняли норвежцы песни, сказки и поверья родины. Это облегчалось тем, что они жили компактными группами в сельских районах. В среде американских немцев продолжал культивироваться художественный стиль бидермейер, господствовавший в Германии и Австрии в первой половине XIX в. и далёкий как от течений, взявших позже верх в Европе, так и от американских течений.

Попытки сохранения национальных традиций

В первую очередь иммигранты пытались сохранить прежний характер семьи. В среде нью-йоркских иммигрантов, пишет Р. Эрнст, смешанные браки были скорее исключением, чем правилом. У норвежцев не одобрялись смешанные браки, особенно с католиками. Немного было таких браков и среди ирландцев. Однако жизнь брала свое, и неписаное правило все чаще нарушалось, в частности это было связано с преобладанием числа мужчин над числом женщин в американском населении (под влиянием той же иммиграции). Да и сама семья, которую так берегли иммигранты, зачастую не выдерживала новых условий, особенно среди трудящихся, так как отцы семейств бывали нередко вынуждены работать на стороне.

Американская топонимика свидетельствует не только о пестром национальном происхождении современных американцев, но и о стремлении иммигрантов культивировать свои национальные традиции. Пример тому — норвежские географические названия в Миннесоте, немецкие — в Висконсине и множество Лондонов, Женев, Берлинов и т. п. по всей территории США. Пункты с такими названиями возникали, конечно, только там, где иммигранты селились этнически однородными группами, и иногда бывали связаны с попытками создать национальные районы даже с самостоятельной государственностью. О таких попытках в немецкой и ирландской национальных группах мы уже писали в других статьях, но тенденции этой не избежали и более мелкие национальные группы, например валлийцы, испытавшие в Великобритании национальное угнетение. Такой же характер имели, вероятно, планы венгерских революционеров поселить в США 300 тыс. крестьян-венгровш. Подобные тенденции вызывали даже страх у американских политиков. Конгрессмен Барри говорил в палате представителей в конце 1854 г., когда иммиграция достигла высшего уровня: «Истинная опасность заключается в том, что иностранцы скопятся в некоторых штатах Союза, сохраняя язык, нравы и традиции Старого Света, в таких количествах, что искоренят местное население, говорящее на английском языке, и что мы можем превратиться в конфедерацию государств, столь же чуждых по происхождению, по языку, обычаям, учреждениям и религии, как отдельные нации, объединенные силой под властью австрийского императора или русского царя».

Американское правительство не поощряло территориального и национального обособления иммигрантов, но опыт последующих десятилетий показывает, что опасения конгрессмена Барри и ему подобных были лишены почвы. В освоении необжитых районов иммигрантам обычно предшествовали коренные американцы, а затем в каждый район быстро проникали люди самого различного национального происхождения, как из американских старожилов, так и из пришлых. К тому же организованные поселения этнически компактных групп обычно оказывались экономически непрочными. Все это отнюдь не благоприятствовало образованию в США национальных областей.

Силой, консервировавшей национальные традиции иммигрантов, притом сознательно и целеустремленно, была церковь. Особенно большую и реакционную роль сыграла в этом отношении католическая церковь среди ирландцев. Многие буржуазные авторы преувеличивают роль церкви у других национальных групп. Но протестантская церковь не имела такого влияния, как католическая, и не играла такой роли. «Для немцев-протестантов, как и для всех иммигрантов-протестантов, — отмечает Эрнст, — религия была разъединяющей силой». Однако церкви всех исповеданий, стремясь сохранить свое влияние на следующее поколение иммигрантов, энергично боролись против преобладавшей в США системы бесплатных государственных школ. Они устраивали церковно-приходские школы с обучением на родном языке (например, у немцев и норвежцев) и убеждали прихожан не посылать детей в общие школы, «безбожные» (по утверждению протестантов) и «еретические» (по утверждению католиков). Это могло серьезно задержать ассимиляцию, но массы иммигрантов, даже католики, все же посылали детей в общие школы прежде всего потому, что они были бедны, а школы бесплатны, а также для того, чтобы дети научились английскому языку.

Многочисленные национальные организации, существовавшие у всех иммигрантских групп, с одной стороны, культивировали национальную обособленность, хотя далеко не всегда являлись продолжателями отечественных традиций, с другой же — помогали пришельцам осваиваться в новой обстановке и приспосабливаться к ней. Национальные профсоюзы и другие рабочие организации имелись главным образом среди немецких и ирландских рабочих. Благотворительные же, культурные и другие общества были практически в каждой группе. Самые крупные и мощные благотворительные общества состояли из богатых буржуа соответствующей национальности. Четыре таких общества для выходцев с Британских островов носили имена национальных святых: общество св. Георгия у англичан, общество св. Андрея у шотландцев, общество св. Патрика у ирландцев и общество св. Давида у валлийцев.

Ежегодно в день своего патрона каждое общество устраивало банкет, на который приглашались представители других национальных обществ и где провозглашались тосты в честь правительства европейской родины. Так, на банкете общества св. Георгия в 1854 г. поднимались тосты за победу союзного оружия в Крымской войне. Настолько респектабельны бывали эти банкеты, что даже ирландские представители пили там за здоровье английской королевы. Как пример других правых иммигрантских организаций, поддерживавших реакционные течения на родине, можно назвать группу нью-йоркских швейцарцев, которые собирали пожертвования в фонд уплаты военного долга кантонами Зондербунда, заявляя, что этим они доказывают свою преданность «возлюбленному отечеству». Вероятно, общества этого рода имел в виду русский вице-консул в Сан-Франциско Клинковстрем, когда предлагал посланнику: «Здесь осмелюсь заметить, что мне, кажется, следует обратить внимание нашего Правительства, чтобы в главных городах Европе и Америке полезно учреждать Русские Общества, потому что влияние их сильно на пользу Отечества, примером тому могут служить Германские, Французские, Итальянские, Скандинавские и пр., которые не только влиянием, но и деньгами помогали своим Отечествам во время войны».

Революционные европейские традиции в иммигрантских кругах

Гораздо большую поддержку в иммигрантских низах имели организации, продолжавшие революционную европейскую традицию. Ими обычно руководили участники европейских революций, и они ставили своей целью содействовать революционному движению на родине, используя Америку как базу. Такие организации имелись в немецкой, ирландской и практически во всех других национальных группах. Французское общество под названием «Гора» («La montagne») праздновало в 1854 г. годовщину провозглашения Первой республики во Франции пароходной прогулкой. Пароход маневрировал между французскими фрегатами, стоявшими в нью-йоркской гавани, а «монтаньяры» кричали «Да здравствует республика!», «Смерть Наполеону!» Во время гражданской войны французские социалисты Нью-Йорка торжественно отмечали годовщину июльских дней 1848 г. и пригласили «социалистических республиканцев всех наций»! В Нью-Йорке возникло в 1852 г. «Общество польских изгнанников в Америке», провозгласившее своей целью борьбу за свободу Польши и помощь нуждающимся полякам в США. Конечно, и поляки отмечали годовщины восстаний на родине. Так, в 1854 г. они устроили в Нью-Йорке собрание в память польского восстания 1830 г. Туда были приглашены представители разных европейских народов, Кубы и некоторые американские деятели. Разумеется, польское восстание 1863 г. вызвало среди американских поляков большое волнение. Русский консул в Сан-Франциско доносил посланнику о позиции калифорнийских поляков в этой связи и послал ему напечатанное в газете воззвание «Комитета Общества поляков в Калифорнии» к «американским братьям».

Кроме обществ, носивших явно выраженный политический характер, имелся целый ряд просветительных и художественных организаций, которые старались хранить и развивать культурные традиции родины. В такой, например, маленькой национальной группе, как валлийцы, был осенью 1855 г. устроен конкурс на сочинения по разным наукам на валлийском языке. Такие же цели — культивирования родного языка и национальной самобытности — ставили себе и многочисленные иммигрантские газеты. Зачастую несколько газет на разных языках печатались в одной и той же типографии — так было дешевле, а соперничать между собою эти газеты не могли уж из-за разницы в языке. Редакторы и журналисты в изобилии имелись среди интеллигенции каждой национальной группы. Иммигрантские газеты уделяли много внимания вестям с родины и вообще европейским темам, но печатали и материалы об Америке, о своей местности и о своей иммигрантской группе, причем доля американских материалов неуклонно возрастала. Иммигрантские газеты держались разных политических направлений. Участвуя в общественной борьбе, которая происходила в Америке, они отражали потребности и интересы своих читателей и одновременно вовлекали их в общественную жизнь страны.

На примере иммигрантских газет видно, как стремление отгородиться в национальной самобытности породило противоположный результат — ускорение «перехода в другую нацию», употребляя ленинское определение. Быстрее всего этот переход происходил в городских условиях, в которых оказалась большая часть иммигрантов.

«Это — явление не случайное, а закон капитализма во всех странах и во всех концах мира, — писал Ленин. — Крупные города, фабричные, горнозаводские, железнодорожные, вообще торговые и промышленные поселки неизбежно отличаются наибольшей национальной пестротой населения». Необходимость каждодневно соприкасаться с людьми других национальностей неизбежно вызывала заимствование одних элементов и потерю других, слияние, ассимиляцию. Центр этого процесса следует искать в рабочем классе, к которому принадлежала основная часть городского иммигрантского населения. Местные рабочие и рабочие иммигранты, рабочие разных национальностей трудились вместе, вместе же бастовали, создавали общие профсоюзы, и это их объединяло, несмотря на разницу в языке и обычаях. Большинство буржуазных авторов усматривает в отношениях рабочих разных национальностей только соперничество и раздоры. И то и другое действительно происходило, тем более что усиленно насаждалось капиталистами. В этом заключается одна из важнейших причин специфической ограниченности американского рабочего движения. Но исторически неизбежная тенденция к объединению и слиянию была сильнее. Когда в 1864 г. немцы-литейщики, привезенные в Сент-Луис для срыва стачки местных рабочих, отказались стать штрейкбрехерами и вместо того вступили в местный союз литейщиков (руководимый В. Сильвисом), то этот акт классовой солидарности был вместе с тем шагом на пути к ассимиляции. А такие случаи отнюдь не составляли исключения. «Отношения местных и иностранных рабочих в Соединенных Штатах, — пишет Р. Эрнст, — обыкновенно упрощаются в формулу конкуренции и борьбы. Хотя столкновения бесспорно имели место, коренные жители и иммигранты проявляли принципиальное сотрудничество в своих общих стремлениях». Даже историк Коммонс, активный деятель Лиги ограничения иммиграции, пытавшейся в начале XX в. убедить американских рабочих, что иммиграция им во вред, вынужден был признать: «Есть своего рода возмездие в том, что после того, как мы, силясь сломить рабочие организации, привезли в нашу страну все промышленные расы Европы и Азии, эти расы так быстро искоренили расовый антагонизм и объединились».

Лучшей школой классовой борьбы служила стачка, а иммигранты были упорными стачечниками. В стачечных боях, в профсоюзной борьбе, в рабочих организациях формировался американский рабочий класс как субъект классовой борьбы, в них создавалось его классовое единство и преодолевались национальные различия в его среде. Тем самым для большей части иммигрантов решалась проблема социальной ассимиляции. Недаром различные исследователи находят, что «низы» иммигрантов поддаются ассимиляции легче, чем «верхи».

Язык иммигрантов

Самым наглядным образом ассимиляция сказывалась на языке иммигрантов. Под воздействием новых предметов и отношений он сразу начинал изменяться, главным образом в области лексики. Быстрее всего в него проникали из английского языка Америки названия конкретных предметов, с которыми приходилось иметь дело в повседневном быту и работе. На основании сельскохозяйственной терминологии норвежских иммигрантов 50-х годов, например, крупный исследователь иммиграции Т. Блеген делает вывод, что американское сельское хозяйство было для них в значительной степени новым. Новые слова вытесняли старые. Более стойкими в национальном словаре оказывались обозначения абстрактных понятий, религиозные термины и термины родства. Но богатый норвежский словарь степеней родства в Америке упрощался. Словарь американского норвежца, замечает Т. Блеген, непрерывно атрофировался с норвежского конца и обогащался с американского. При этом английские слова внедрялись в грамматическую структуру национального языка, приспосабливались к его артикуляции и этимологии. Так происходило и в языке немцев, которые заимствовали множество английских существительных, употребляя их в женском роде (по созвучию немецкого артикля «die» с английским «the»). Характерны выражения, встречающиеся в письмах, которые получил Маркс из Америки в 1852 г.: «hunten nach Spoils» (охотиться за должностями — с английскими словами hunt и spoils), «improven», «meet’en» (английские глаголы improve и meet с немецкими суффиксами), Office-Jager (охотники за местами, сочетание английских и немецких слов). Эдгар фон Вестфален писал из Америки о своем намерении искать золото — golddiggen (английский глагол «dig» с немецким суффиксом «еп»). У норвежцев, как и у шведов, дело обстояло сложнее: они продолжали говорить на диалектах родного языка, так как селились землячествами. Наряду с этим у них был и литературный национальный язык, на котором печатались иммигрантские газеты. Однако английский язык воздействовал главным образом на диалекты. В результате происходило объединение и перемешивание диалектов, обогащенных английским языком, и создание на американской почве общего «переходного языка», как выражается Блеген, не понятного ни коренным американцам, ни европейцам.

Показательна судьба иммигрантских имен. Необычные для американского уха и глаза имена и фамилии сокращались, упрощались, делались похожими на привычные. Так случилось с фамилией русского иммигранта, генерала гражданской войны Ивана Васильевича Турчанинова, который в Америке стал Турчиным (John Basil Turchin). Упрощать фамилии случалось даже англичанам. Ирландцев подчас обвиняли в том, что они стыдятся своего ирландского акцента и изменяют ирландские фамилии. В ряде случаев такое изменение имен происходило преднамеренно, в попытках избежать дискриминации, но чаще стихийно.

Воздействие иммигрантских культур на американскую

В языковых явлениях отразилась и другая сторона процесса ассимиляции — воздействие иммигрантских культур на культуру, создавшуюся раньше них в Америке. Сам английский язык, так мощно воздействовавший на национальные языки иммигрантов, уже подвергся языковому влиянию прежних иммигрантских поколений, и подобные влияния продолжали изменять его. Ирландцы, английский язык которых был близок к языку XVII в., когда началось их англизирование, и испытал на себе некоторое влияние гэльского языка, укрепили старинные традиции в английском языке Америки. Ирландское влияние сказалось главным образом на произношении и народной этимологии, оно также усилило экспрессивность речи. В просторечии, например, бытуют формы «oncet» (вместо once), «ag’in» (вместо against), употребляется артикль «а» перед глаголами (a going). Для усиления выразительности речи применяется слово «dead» (например, dead certain), а ответ подчеркивается — «yes, indeed», вместо «yes». Немецкий язык тоже оказал влияние, преимущественно на разговорный народный язык Америки, введением ряда слов и выражений, в особенности относящихся к еде и питью. Характерно, что в повседневный язык американцев, особенно на среднем Западе и в Пенсильвании, вошли названия социальных явлений, внесенные немцами в Америку: Mannerchor (мужской хор), Sangerfest (певческий праздник), Turnverein (союз турнеров).

Неприметно, как и языковые элементы, внедрялись в жизнь американцев бытовые черты, привнесенные иммигрантами. Норвежцы, например, привезли в Америку лыжи. Иммигрантские национальности сообщали американскому театру свои театральные сюжеты, характеры, пьесы. Веселое европейское воскресенье стало в середине XIX в. теснить пуританское, при отчаянном сопротивлении защитников последнего. Яростные нападки на «богохульников» и «осквернителей дня субботнего», которыми осыпали немцев и ирландцев, свидетельствовали только о шаткости пуританского воскресенья.

Каждая иммигрантская группа представляла собою как быструю, вливавшуюся в поток развития новой для нее страны, каждая стремилась вначале сохранить самостоятельное течение. В частности, это зависело от уровня национального развития каждой иммигрантской группы. В некоторых провинциальные связи были сильнее национальных. Норвежцы землячествами селились на земле, ирландцы работали землячествами на строительстве железных дорог. Даже в Нью-Йорке не ладили между собою иммигранты из разных провинций одной страны. Можно высказать предположение, что при прочих равных условиях незавершенность процесса образования нации на родине облегчала выработку нового национального самосознания в Америке.

Слияние различных этнических элементов американского населения было процессом длительным, многосторонним и противоречивым, причем культурная ассимиляция и физическое смешение отставали от ассимиляции экономической и социальной, которая лежала в их основе. Очевидно, первым этапом на пути каждой иммигрантской группы в Америке было стремление к национальному обособлению. Это относится и к большим национальным группам, как ирландцы и немцы, и к малым, как чехи, которые, по мнению русского чиновника Малиновского, «недовольны своим положением в Америке потому, что все, за весьма немногими исключениями, патриоты и видят невозможность удержать здесь свою народность». В другом письме Стеклю тот же Малиновский говорил о чехах: «Все имеют ценой своих занятий и трудов собрать средства для возвращения на родину и безбедного там существования». Правда, Малиновский, занимавшийся вербовкой чехов для переселения в Приамурье, вероятно, имел склонность преувеличивать их патриотизм и панславизм, но основная тенденция подмечена им правильно.

Внутринациональная сплоченность, возникавшая на такой почве, ослаблялась по мере того, как иммиграция каждой национальной группы возрастала количественно, становилась подлинно массовой и классовое разделение в ней обозначалось резче. Но навыки национальной культуры оживали вновь под влиянием притока свежих ее носителей. Поэтому, например, воскресали употребление немецкого языка и немецкая пресса у американских немцев, сильно ассимилированных ко второй четверти XIX в., под влиянием массовой немецкой иммиграции середины века. Поэтому укреплялось двуязычие в норвежской группе, принявшей после гражданской войны массовое пополнение.

Ассимиляция огромных людских масс протекала в противоречиях. И для иммигрантов она проходила болезненно, напряженно, трагически. Трогательно письмо, полученное русским посольством от Юзефа Шулакевича (Szulakiewicz), вероятно, участника польского восстания 1830 г., получившего возможность вернуться на родину по амнистии, объявленной Александром II при восшествии на престол. Это — сломленный человек. Письмо написано по-английски, очевидно, чужой рукой и с ошибками: «Мне теперь 59 лет, напишите мне, пожалуйста, ваша честь, могу я вернуться домой или нет, потому что я болен и стар и беден и хотел бы умереть на родине, если ваша честь позволит мне вернуться». Известно, что многие иммигранты гибли на пути в Америку и очень многие на американской земле, что они гораздо чаше, чем местные уроженцы, болели туберкулезом и другими недугами. Конечно, это объяснялось материальными лишениями, но также трудностями и напряжением, которые вызывались противоречиями общей перестройки и тоской по родине. Недаром среди иммигрантов было столько психических заболеваний. Опыт первого поколения иммигрантов бывал в значительной степени трагичным, но и второе поколение их переживало специфические, иммигрантские трудности.

Проблемы иммигрантского поколения 50-х — 60-х годов были в значительной доле решены гражданской войной. В армии Севера сражалось около 500 тыс. иммигрантов. Большое военное их значение отразилось в том факте, что уже в первые месяцы войны в конгресс поступило предложение облегчить натурализацию фронтовиков. В армии общая борьба скрепляла людей разных национальностей; в тылу наблюдалось то же. Американская нация сплачивалась в процессе буржуазно¬демократической революции, слияние ее составных частей происходило бурно и на качественно высшем уровне, чем прежде. Общественный подъем той поры придал новую силу всем демократическим традициям американского народа, одной из которых было положительное отношение к иммиграции и иммигрантам. В основе этой традиции лежало признание экономически основополагающей роли иммиграции для Америки.

Публичная риторика и отношение к иммиграции

«Из Англии и Франции приезжают умельцы, чьи ловкость и опыт позволяют нам успешно соперничать с фабриками и мастерскими Старого Света, — гласило послание губернатора штата Нью-Йорк законодательному собранию штата. — Северная Европа снабжает нас бережливыми и трудолюбивыми земледельцами. Ирландия шлет нам рабочих, без чьих мышц мы не обладали бы ныне большим судоходством по каналам и железными дорогами большей длины, чем любая другая страна. Эмиграции мы в значительной степени обязаны давним заселением, быстрым развитием и растущим величием западных Штатов».

В таком тоне было принято отзываться о значении иммиграции в газетах, речах общественных и государственных деятелей, официальных документах. В республиканской избирательной платформе 1864 г. говорилось: «Иностранную иммиграцию, которая в прошлом так сильно приумножила богатство, развитие ресурсов и рост мощи нашей страны — прибежища угнетенных всех стран — следует поощрять и поддерживать при помощи либеральной и справедливой политики».

Идея прибежища для угнетенных всех стран была излюбленной мыслью передовых людей Америки. Такой они хотели видеть свою страну, такой она им казалась в периоды общественного подъема. Такой хотели ее видеть и иммигранты.

Карл Шурц в одной из речей, произнесенных им накануне гражданской войны, назвал США «великой колонией свободного человечества, метрополия которой не одна старая Англия, но весь мир».

А сенатор от Канзаса Поумрой оказал, защищая в сенате в 1862 г. билль о гомстэдах: «Откроем свои обширные владения бездомным нашей собственной страны, да и всех стран, ибо эти владения — божье наследие и, следовательно, наследие человечества. Я, сэр, — за открытие земель безземельным всех стран на свете».

Это же общественное течение считало американский народ сплавом разных народов и приветствовало иммигрантов как новый формообразующий элемент американской нации. «Они почти все бедны, — писал корреспондент «Нью-Йорк дейли трибюн» о группе норвежцев, — но вместе с белокурыми волосами и голубыми глазами своего отечества они несут честность, бережливость и трудолюбие как свой вклад в тот великий тигель, из которого должен вылиться, когда сплавятся все его чужеродные элементы, этот, будем надеяться, чистый и сияющий металл будущего — американский характер». В одной лекции, прочитанной в 1850 г. в Бостоне, тема которой была «Американский дух», говорилось, что «каждый раз иностранный дух добавляет элемент к существу американского духа. Таким образом, американский дух обещает быть духом соединенным». Таких же взглядов придерживалась передовая американская литература. Уолт Уитмен, например, писал о нации из многих наций.

«Нью-Йорк дейли трибюн» дошла до того, что в передовице, озаглавленной «Америка для американцев» (таков был лозунг «незнаек», который газета разоблачала), вызывающе заявила: «Американская национальность относится только к области идей, а не к области рас». Рабовладелец, — продолжала редакция, — вообще не американец, Гюго и Мадзини — лучшие американцы, чем Ст. Дуглас. В Америке образовалась смесь народов и религий и «американец определяется принципами, а не национальным происхождением». Подобные взгляды высказывал в вышеупомянутой речи и канзасский сенатор Поумрой, они имели широкое хождение, но «Нью-Йорк дейли трибюн» в полемическом задоре пошла дальше — она лишала американскую нацию всякой материальной сущности и культурного своеобразия и превращала ее в нечто исключительное. Эти идеалистические преувеличения, явным образом не соответствовавшие ни американской действительности, ни видным уже тогда тенденциям ее развития, были допущены в пылу борьбы с реакционным «незнайством», находившимся в тот момент на подъеме.