Однажды мне попался на глаза очередной номер пестрого глянцевитого журнала «Америка», который не устает морочить головы людям болтовней о поразительных дивах заокеанской державы. Вот и на сей раз он преподнес читателям в своем февральском номере за 1969 год очередную порцию россказней о некоем нью-йоркском ресторане, где ужинают знаменитые артисты; о том, почему президент Линкольн отпустил бороду — его, видите ли, уговорила это сделать одна девочка; о том, как чутко отнеслись минувшим летом жители Вашингтона к участникам знаменитого «Похода бедноты», — поместив фотографии фанерного городка, построенного участниками похода у памятника тому же Линкольну, редакция журнала забыла лишь упомянуть о том, что полиция разгромила этот городок и разогнала его обитателей; о пользе и целесообразности гражданского неповиновения, — правда, и тут редакция забыла сказать, что зверски расправляются в США с теми, кто пытается проявлять такое неповиновение; о том, что в США созданы фирмы, которые женихам выбирают невест, а невестам женихов с помощью электронно-вычислительных машин, и т. д. и т. п.
Обо всем этом в конце концов можно было бы и не упоминать, — всем уже давно известно, чего стоят бредни незадачливого детища американской информационной службы ЮСИА. Но гвоздем февральского номера «Америка» была поистине экстраординарная статья, перепечатанная из журнала «Йель ревью», — «Афроамериканская агрессивность». Ее автор, некий Роберт Фридрикс, взял на себя крайне неблагодарную задачу: втолковать советскому читателю, будто в обострении расового конфликта в США, позорящего эту страну, виноваты… сами афроамериканцы: как о них ни заботятся, как им ни помогают, они, представьте себе, все бунтуют!
Как описывали американские СМИ бунты афроамериканцев
Да, да, автор так и пишет: «Бунты афроамериканцев вспыхивают там, где создаются сравнительно справедливые условия жизни, а не там, где царит полная несправедливость». Фридрикс соображает, что такая постановка вопроса вызовет удивление у читателя и спешит удивиться сам: «Кто же может помочь нам разобраться в таком явном противоречии? На мой взгляд, лишь психологи и психиатры или кто-либо из особо чутких писателей или историков». Почему же именно они, а не социологи, к числу которых, кажется, причисляет себя сей автор? А вот почему: социологи тут, видите ли, бессильны, так как «все наши (т. е. американские) попытки к устранению исторических причин несправедливости приводят лишь к усилению конфликта», а вот психиатрам эта задача по зубам: видите ли, «агрессивность (афроамериканцев, конечно!) словесная, эмоциональная и социальная относится к инстинктивным проявлениям того же порядка, как и половое влечение».
Что же получается? Фридрикс сокрушенно поясняет: пока афроамериканцы были лишены всяких прав и в их гетто господствовал страх, все было тихо-мирно, «потребность в агрессивных проявлениях» была «загнана внутрь». Когда же, как он выражается, «законы постепенно распространили на афроамериканца те гарантии — более ощутимые им в психологическом отношении, чем в социальном или материальном, — которые белые издавна считали правами, от рождения исключительно принадлежавшими им», случилось черт знает что: «агрессивность афроамериканца, поколениями не находившая себе выхода, получила наконец возможность излиться в реакции против белых».
Вот как! Но именно в феврале 1969 года, когда «Америка» опубликовала эту статью, я снова побывал в Соединенных Штатах, за социальной и политической жизнью которых наблюдаю уже четверть века, и получил возможность сравнить действительность с тем, что пишет этот журнал. Я встречался там со многими видными деятелями, принадлежащими к самым различным общественным течениям. Беседовал, естественно, и с белыми, и с черными. По правде говоря, писать о расовой проблеме не собирался, зная, как болезненно реагирует средний американец на всякую критику извне в этом вопросе, — в конце концов, это их внутреннее дело, и рано или поздно они должны будут его разрешить сами. Но нелепые бредни журнала «Америка», обращенные к советскому читателю, вынудили меня взяться и за эту тему, чтобы поставить вещи на свои места.
Борьба афроамериканцев за свои права
И уж коль скоро речь пойдет о наиболее острых проявлениях борьбы афроамериканцев за свои права, которые Фридрикс позволяет себе охарактеризовать как «агрессивность», я начну с рассказа о посещении эпицентра этой борьбы — знаменитого нынче афроамериканского квартала Лос-Анджелеса Уоттс — именно там в августе 1965 года произошел страшный взрыв ненависти, когда запылали в огне целые кварталы домов и началась стрельба.
Мы приехали сюда сереньким дождливым утром, и, может быть, поэтому зрелище, которое открылось мне и моему спутнику — тихому деликатному мистеру Воглу, служителю религиозной общины «Друзья на службе общества», было особенно унылым и безотрадным.
Афроамериканские кварталы Лос-Анджелеса, раскинувшиеся на 64 квадратных милях, вообще мрачны. Иной раз,
глядя на скопище этих лачуг, невольно забываешь, что ты находишься на территории богатейшей страны мира. Полтора миллиона афроамериканцев, живущих в районе Лос-Анджелеса, до сих пор остаются париями, людьми отверженной касты, среди 12 миллионов белых, обитающих здесь, хотя формально они имеют равные права.
Но Уоттс, занимающий какие-нибудь 2,8 квадратной мили, на которых теснятся 67 тысяч обездоленных чернокожих людей, занимает особое место даже в этом угрюмом мире. Здесь нет предприятий, где можно было бы получить работу. Здесь нет общественного транспорта, а как добраться без него до заводов, расположенных в 40—50 милях отсюда? Здесь давно обветшавшие жилые дома и отвратительные, жалкие школы. Здесь нет сколько-нибудь пристойных культурных центров.
Белые, населявшие этот район в 30-е годы, давно бежали из Уоттса. Потом начали уезжать черные мужчины, отцы семейств. Оставались матери с детьми — 10, 12, 15 голодных, ртов у каждой. Около 60 процентов населения жило лишь на нищенские благотворительные пособия. Подростки начинали промышлять воровством. Люди голодали. Страдали. Мучились. Нужна была лишь крохотная искра, чтобы грянул взрыв. И этот взрыв прогремел на весь мир в душную августовскую ночь 1965 года, когда заурядный инцидент — грубое обращение полицейского с афроамериканцем — вызвал стихийный бунт, охвативший все афроамериканские кварталы Лос-Анджелеса и буквально потрясший Америку.
Здесь все было охвачено пламенем. «Они жгли свои тюрьмы, как те отчаявшиеся во всем рабы, которые пошли за Спартаков, — сказал мне один из руководящих деятелей компартии Америки, афроамериканец по национальности, Джеймс Джексон. И, помедлив, с горечью добавил: — Но у них здесь не нашлось своего Спартака». Шесть дней и шесть ночей, целую неделю, на этих улицах шла стихийная кровавая борьба — против безумно смелых, презиравших смерть афроамериканцев, главным образом юношей и подростков, правительство бросило целую армию полицейских и солдат: 20 тысяч!
В те дни газеты выходили с огромными аншлагами, воспроизводившими тревожные военные сводки с этого необычайного фронта, вдруг открывшегося в самом сердце богатейшего калифорнийского города. И это случилось всего лишь 10 дней спустя после того, как президент Джонсон горделиво сказал, подписывая закон, уточняющий избирательные права афроамериканцев: «В американском доме нет больше места несправедливости»!
Что писала американская пресса о трагедии Уоттса
Как всегда в таких случаях, «большая пресса» попыталась взвалить ответственность за трагедию Уоттса на самих его обитателей — это они, жаждущие крови агрессивные чернокожие люди, виноваты во всем! Но статистика — упрямая вещь: из 36 людей, погибших в Уоттсе, 33 были чернокожими; из 900 раненых почти все были чернокожими; все 4 тысячи арестованных и брошенных в тюрьмы были чернокожими. А репортеры заполняли страницы газет сенсационными описаниями.
«В 4 часа 30 минут утра в воскресенье на углу 59-й улицы и Вермонт-авеню солдат приказал женщине остановиться. Она не остановилась. Солдат открыл огонь из автомата. Когда к ней подошли, увидели, что ее нога перерезана очередью. Это была миссис Лернер Кух, 47 лет, чернокожая…»
«Солдат убил двух черных мужчин, которые, возможно, были вооружены. Может быть, они были снайперами, а может быть, это были просто любопытные люди…»
«Солдат выстрелил в темноту, и навстречу нам вышел окровавленный чернокожий, поднявший руки кверху. Он был ранен…»
«Солдат сделал первоклассный выстрел: пуля попала чернокожему в лоб, а вышла через затылок. Чернокожий умер на ступеньках дома. «Это был великолепный выстрел», — сказал детектив. «Мы убили тут двоих, — сказал кто-то рядом, — и целую кучу поранили»…»
«Пули летели во все стороны роем. Четырехлетний Брюс Браун был убит у порога своего дома, его трехлетнего братишку тоже прошила очередь из автомата, но он выжил…»
— Мы выиграли битву, — гордо заявил 16 августа 1965 года начальник полиции Лос-Анджелеса. — Если не считать того, что отдельные изолированные бунтовщики продолжают стрелять, мы контролируем сейчас весь город. Это не означает, однако, что не будет новых инцидентов…
— Песенка спета, — ожесточенно сказал в тот же день специальному корреспонденту парижской газеты «Франс суар» один молодой чернокожий, — песенка спета, но мелодия еще звучит…
Да, песенка спета, но мелодия еще звучит! Я вспоминаю эти слова сегодня, несколько лет спустя после кровавой бойни в Лос-Анджелесе, осторожно ступая по странному полю, вымощенному кафельными плитками, между которыми пробивается буйными прядями сорная трава, — это бывшая 103-я улица, разрушенная и сожженная дочиста в те страшные августовские дни — тогда в Уоттсе было разрушено 207 домов, сгорело 275, повреждено 192, потерпело ущерб 288. Превратились в руины 14 общественных зданий. И больше всего пострадала именно эта, центральная, улица — недаром ее зовут сегодня Аллеей пепелищ.
Читатель, быть может, удивится: как же так, неужели столь богатый индустриальный город, каким является Лос-Анджелес, обладающий могучей строительной базой, не смог за три с половиной года восстановить эти разрушенные кварталы, страшным видом своим столь красноречиво напоминающие о самой позорной странице в его истории? Представьте себе, Аллея пепелищ остается Аллеей пепелищ!
Как описывали ситуацию чернокожие жители Лос-Анджелеса
— Тут ничего не произошло с тех пор, — говорит 23-летлий бородатый чернокожий Томми Джакетт. — Никаких реальных перемен в нашем квартале да и во всех чернокожих районах Лос-Анджелеса нет. Хозяева города приняли кучу резолюций. Нас позабавили всякими обследованиями, конференциями. Обещали дать нам профессии, но работу до сих пор найти невозможно. Новых домов никто не строит…
— Я не вижу ничего нового, — откликнулся другой молодой чернокожий, стоящий у парикмахерской. — Погляди вокруг, людям здесь нечего делать!..
— Расисты мстят нам, — сказал мне лидер местного профсоюзного комитета действия чернокожий гигант Тед Уоткинс, бывший рабочий автомобильного завода Форда. — Они нарочно не восстанавливают сожженных магазинов и не строят здесь ни предприятий, ни домов. За эти три с половиной года в чернокожих районах Лос-Анджелеса было восстановлено лишь три магазина, а в нашем Уоттсе — ни одного. Безработица здесь усилилась еще больше, жилищные условия не улучшились, а ухудшились…
То, что я увидел в Уоттсе, типично для чернокожих гетто, в которых живут почти все чернокожие граждане Америки, а их ни много, ни мало уже 23 миллиона человек — это 12 процентов всего населения США. И чем больше говорят и пишут о проблемах этих гетто, тем хуже становится положение тех, кто имел несчастье родиться темнокожим.
— Тут только одна проблема, — сердито заметил Томми Джакетт, — это белая проблема. — И он упрямо повторил: — Если бы не дискриминация со стороны белой расистской Америки, тут не было бы никаких проблем…
Ну что ж, Томми Джакетт не открыл Америки — еще в 1963 году почти то же самое, только более красноречивее, сказал президент Джон Кеннеди.
— У чернокожего по сравнению с белым, — сказал Кеннеди, — втрое меньше шансов получить среднее образование, в 10 раз меньше шансов заработать 10 тысяч долларов. У него вдвое больше шансов остаться безработным и втрое больше шансов попасть в тюрьму. Продолжительность его жизни в среднем на семь лет меньше, чем у белого…
